Иван-царевич унд Айзен Хайнрихь

[sandro_iz_che]

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею, у него было три сына — все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке оказать, ни пером пописать; младшего звали Иван-царевич…

А старшего со средним, надо полагать, никак не звали. Они и незваные шастали по всему царству, по боярским и купеческим дворам, по девичьим теремам.
Потому что знали: царь-батюшка, упёртый по части традиций, уже скоро их позовёт и молвит: «Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки…». Ну, и так далее.
Собственно, царь и сам знал, что умные сыновья заранее присмотрят себе подходящие марьяжи, отнесут в порядочные терема втихаря по стреле, а выпущенные в назначенный день - даже искать не станут. Так только, обычай соблюсти для приличия.

Один лишь Иван – прозванием царевич, а на деле-то дурак дураком и романтик – всё воспринимал всерьёз. Целыми днями листал альбомы «Луки и стрелы», чертил, мастерил, испытывал…
И в ритуальный день весеннего сватовства так зафинтилил полутораметровую стрелу куда-то на запад, что всё царство ахнуло. Как-то сразу стало понятно, что очень далеко получилось.

Собрал Иван котомку с нехитрыми царскими харчами, наскоро простился. Царь, конечно, по обычаю, сына-межеумка обнял, перекрестил, царица поплакала. Братья тоже рожи скорчили, случаю подобающие. Но где-то даже со скрытым облегчением и тайной надеждой, поскольку майорат в царстве еще не придумали, а пилить наследство пополам сподручнее, чем на троих.

…Долго ли, коротко ли – вышел-таки Иван к тридевятому болоту, тридесятой трясине. Камыши раздвинул, глянул – всё сходится! Сидит на кочке лягуха-квакуха, перед ней – золотой мяч, весь в тине и слегка сдутый, потому как дырка. Похоже, что от стрелы. А саму стрелу лягуха в лапках держит и разглядывает, как показалось Ивану, с лёгким недоумением.

Заплакал Иван, как положено. Но наскоро, по обязанности. Взрыднул кратко, если точнее выразиться. Быстро слезу смахнул, сказал:
- Эх-ма! Деваться-то некуда…
И полез целоваться.
А лягуха, увидав Ивана, ломящегося через камыши, словно кабан во время весеннего гона, повела себя как-то странно. Стрелу бросила, заметалась по кочке, засуетилась, замахала на Ивана передними лапками. А потом, когда уж он ее ухватил поперек пуза, вовсе кренделя начала выделывать – выдиралась из рук, квакала не по нашему , дико вращала глазами, а задние лапки норовила врастопырку и прямо Ивану под нос.

- Не балуй! – строго сказал Иван. – Не нами заведено, не нам и противиться.
И поцеловал, прямо скажем, насильно.
Тут, конечно, сверкнуло-бабахнуло-шарахнуло так, что Иван чуть не оглох и аж присел. И физиономию всю залепило ошмётками лягушачьей кожи, холодной и скользкой.
А когда Иван прочихался-отплевался, глядь – стоит рядом на кочке…

Ой, нет, я не могу! Надо присесть рядом с Иваном, а то упаду сейчас.

…Стоит, короче говоря, в богатом парчовом камзоле с шитьём золотым и каменьями драгоценными изукрашенном, мужик! При шпаге, в сапогах с отворотами и шляпе с плюмажем. Статный да ладный весь такой, фигуристый. Рожей только не вышел малость. Рожа зеленоватая и в пупырышках. И глаза навыкате. Тьфу!

Помолчали, посмотрели друг на друга. Этот и говорит Ивану:
- Доигрался, слюнявый? А я ведь тебя честно предупредить пытался…
Иван, как только пришёл малость в себя, завопил, сидючи:
- Так не по правилам! Ты кто такой? Василиса Прекрасная быть должна!
- «Не по пра-а-вилам…» - передразнил пучеглазый:
- Ты зачем на запад стрелял, умник? Родины мало? Здесь тебе не там, здесь болота уже моравские-силезские да саксонские-прусские. Нету тут Василис, в особенности - прекрасных. И правила другие, еще братьями Гримм записанные…
- Какими братьями? – тупо переспросил Иван.
- Да уж не твоими, орясинами неграмотными, - опять нахамил зелёный. – По вашему если назвать – Василием да Яковом. Не слышал? А я, стало быть, король-лягушонок. Тоже не доводилось? Вот и выходишь ты дурак по всему…

На дурака Иван не очень-то и обиделся. Во-первых, сам смутно подозревал что-то такое. Во-вторых, от короля царевичу и стерпеть можно. Но поразмышлять, право, было о чём.
Пока он собирался с мыслями, король, вздохнув, тоже присел, стянул ботфорт, вылил из него воду, задумчиво пошевелил босыми перепонками. А потом вдруг в сердцах пнул сдутый золотой мяч и возопил:
- Вот кой чёрт тебя, Иван, принёс? Ты же мне всю биографию поломал. Сейчас должна была за мячиком принцесса прийти. Дура, но красивая. И папа у неё очень ответственный. Он бы ей сказал: «Доча, ты теперь обязана!» И она бы меня в замок… А там – шмяк об стену! И стал бы я ей милым другом…

Тут в кустах на берегу что-то загрохотало, залязгало, упало оземь с грохотом железным. Иван аж подпрыгнул. А закручинившийся, приходится верить, король только рукой махнул:
- Не дёргайся – это Железный Генрих.
- Дровосек, что ли? – догадался начитанный Иван.
- Шли из леса дровосеки, удалые… - непонятно продекламировал король, сам себя прервал, плюнул в сердцах и сказал опять непонятно:
- Он-то как раз нет… Слуга это мой верный. Когда меня ведьма в жабу сплющила, он сковал сердце железными обручами, чтоб от горя не разорвалось. Теперь вот они и сыпятся.

- А тебя самого-то звать как? – спохватился Иван.
- Не надо тебе, - насупился король.
- Да неловко – ты меня по имени знаешь, а я тебя должен вашим величеством кликать? Скажи уж имечко.
Зелёный подумал, пожал плечами, пошлёпал губами и сказал.
По всем окрестным болотам заполошно отозвались на разные лады лягушки, в ближнем лесу застонало-заухало-закаркало, а железо как раз брякать перестало.

Когда всё стихло, Иван неловко и сочувственно промямлил:
- Давай, коли уж так не свезло тебе, я буду тебя звать Бахахи?
- Почему Бахахи? – удивился король.
- Ну…, - замялся Иван – У нас как-то шёл через царство-государство к себе в Горы-Капкас витязь один славный, весь такой в шкурах полосатых. Немного меня по-ихнему обучил. Бахахи у них – хорошее слово, красивое…
- Королевское? – заинтересовался бывший лягух.

Ивана избавило от расспросов то, что на бережок как раз вывалился из кустов облегчившийся от обручей Генрих.
- О, майн Готт! – закричал он: - О, какой я есть теперь глюклихь!
И, упав на колени перед хозяином, облобызал ему передние перепонки, а потом, не выпуская их, повернулся к Ивану, тоже схватил за руку, начал трясти и с жаром благодарить:
- Ви спасайт мой господин! Отныне я служить и вам, мой прекрасный госпоша! Позвольте мне первым видеть, как ви соединить ваши хенде унд херце! – и потащил Ивана за запястье.
- Эй-эй! – забеспокоился, вырываясь, Иван. – Бахахи, он про что это?
- Про то самое, - грустно ответил тот. – Вань, ты думаешь, мне, что ли, это по душе? Но ты же сам орал: «Не нами заведено, не нами заведено…»

- О, йа! – вмешался верный Генрих. – Я знайт, где заведено. Мы сейчас же ехать в Амстердам. Я иметь там знакомый пастор. Он есть хороший человек, он будет соглашаться вас трауен…
- Чего он нас будет? – вяло сопротивлялся деморализованный горем Иван.
- Трауен… Гаттен… – от волнения Генрих начал помогать себе руками, показывать – как это. И окончательно перешел на родной язык: - Die Hand zum Ehebund reichen!
- Эе-бунд?.. – задумчиво протянул Иван. И вдруг заорал, что есть мочи:
- Хенде хох! Шиссен буду! Легайт аллес!!!
Король с верным вассалом от неожиданности плюхнулись в болотную жижу, а Иван, сломя голову, помчался сквозь камыши назад, на восток.
Над болотом затихал его крик:
- Извини, Бахахи! Давай просто останемся друзьями…